Ты ушёл — и тогда началась моя жизнь
Оля вышла замуж рано — по большой любви. Ей только-только стукнуло двадцать три, а ему — все тридцать. Дмитрий казался ей эталоном взрослости: серьёзный, как бухгалтер перед отчётным периодом, уверенный, что семья — это его призвание. Он сыпал красивыми фразами, водил её в Большой театр (ну, почти — в местный ДК), угощал «бордо» из сетевого магазина и клялся, что мечтает о детях и белых пелёнках.
Сначала жили душа в душу. Сняли «двушку» на окраине Москвы, она с радостью завязала с офисной каторгой и погрузилась в мир борщей и глажки. Дмитрий одобрил: «Пусть женщина у плиты стоит, а я деньги носить буду». Вроде бы — классика жанра. Но месяц шёл за месяцем, а тест упорно показывал одну полоску. Потом годы. Сначала — недоумение. Потом — паника. Потом — разборки.
— Наверное, в студенчестве гуляла, как кошка мартовская, — бросила как-то свёкруха за борщом. — Мой Дима — здоровый, как бык, а ты, выходит, бракованная.
Оля глотала слёзы, а ночами разглядывала в зеркале свою «виноватую» физиономию. Она исходила всех эндокринологов в радиусе 100 км, сдала кровь на всё, включая резус-фактор мамонта, глотала горсти таблеток. Дмитрий лишь крутил пальцем у виска:
— Не буду я по этим бабкам-шаманкам бегать! Всё у нас в порядке. Просто ты, видимо, ленишься.
Когда на пятый год брака она заикнулась про ЭКО, он взвился, как петух:
— Что, мне ребёнка в колбе заказывать? Да чтоб он потом с тремя глазами родился?!
После этого он собрал свои кроссовки и ноутбук — и вышел в дверь. Без лишних слов. Объяснил просто: «Жена без ребёнка — это как «Жигули» без колёс». Через полгода Оля узнала, что его новая пассия, студентка-третьекурсница, уже ходит с животом. А сама Оля в тот момент лежала в больнице — ей удалили матку. Последний шанс растворился, как сахар в холодном чае.
После выписки она неделю молчала. Даже мамины звонки игнорировала. Казалось, жизнь кончилась вместе с её мечтами.
Но мать, не дождавшись ответа, вломилась в квартиру с пирогами. Села на край кровати, взяла за руку:
— Ты не просроченный йогурт, чтобы тебя на помойку выносить. Ты живая. И ещё засмеёшься, родная. Не так, не сейчас — но засмеёшься.
Оля перебралась в Питер. Начала с пустого листа: нашла работу в маленьком рекламном агентстве, сняла комнату в коммуналке и подобрала на улице кота Ваську — того ещё философа. Училась жить без оглядки. Без планов. Без «а что, если». Просто — дышать.
А потом встретила Антона. Длинный, как жердь, вечно роняющий всё, что попадает в его руки, но с глазами, в которых светилась вся доброта мира. Он не клялся в вечной любви у памятника Ленину. Просто однажды остался «на ещё одну чашку чая», потом — «а давай закажем пиццу», а потом… остался навсегда.
Когда она, заикаясь, призналась:
— Я… не смогу родить…
Он только хмыкнул:
— Значит, будем спать до обеда и тратить деньги на путешествия. Или усыновим пару сорванцов. Или купим попугая, который будет материться, как сапёр. Лишь бы ты была рядом.
Через год они расписались. Взяли ипотеку (со скрипом, но взяли!), завели лабрадора Гришку, а потом… случилось невероятное. Врачи разводили руками, но УЗИ показало: девочка. На восьмом месяце Антон ревел, как белуга, когда на экране мелькали крохотные ручки.
А потом был случай в «Ашане». Дмитрий — обрюзгший, с животиком, напоминающим пивной бочонок, уставясь в её цветущее лицо, пробормотал:
— Ну как ты… вообще?
Оля широко улыбнулась:
— Очень.
Он замер, словно глючный голосовой помощник. А она развернулась и пошла прочь — навстречу своей жизни. Той самой, которая началась только тогда, когда он ушёл.
