**Когда молчание становится концом**
— Всё. Устал. От тебя, от семьи, от этой рутины. Хочу пожить один. Разобраться в себе, — бросил он, даже не взглянув на меня. Слова звучали холодно, будто приговор. — Мне с тобой скучно. Давно не был свободен. Беру паузу.
Это ударило, как порыв ледяного ветра. Десять лет брака, оба по тридцать пять, а нашему сыну Мише — всего три. Шесть долгих лет мы пытались зачать: клиники, анализы, слёзы. В тот день, когда тест показал две полоски, он рыдал, стоя на коленях. А когда нас выписали из роддома, вся квартира была завалена розами. А теперь — пауза.
Он собирал вещи молча, торопливо. Взял только зимние. Заходил на кухню, глушил коньяк стопками, будто алкоголь придавал ему решимости. Миша тянулся к нему, лепетал что-то, но отец отворачивался. Через полчаса дверь захлопнулась. Он ушёл. Я осталась с ребёнком, тишиной и пустотой.
Жили мы в бабушкиной квартире, так что хотя бы крыша над головой была. Но с деньгами стало туго. Я уволилась с работы по его настоянию, когда Мише исполнился год.
— Мы так ждали этого ребёнка, — твердил Артём. — Садик — не для него. Воспитывай сама. Я вас обеспечу.
И обеспечивал. Без вопросов, без упрёков. Мне казалось, что у нас идеальная семья: уют, забота, планы. А он, видимо, считал дни до своего «тайм-аута».
— У него другая, — настаивала подруга Ольга. — Все так говорят. Подавай на алименты, даже если не развелись. Как ты с ребёнком выживешь, пока он «разбирается»?
Так я и сделала. Подала на алименты и бросилась искать работу. Повезло — на старом месте освободилась вакансия. Но с Мишей проблем: в садик не устроить — я не вставала в очередь.
Мама, еле сводя концы с пенсией в 20 тысяч, вздохнула:
— Приводи. Тяжело, но справимся. Только продукты приноси.
Заняла деньги у Ольги — на еду, на проезд. А Артём… не позвонил ни разу. Не спросил, чем кормлю сына. Его будто не существовало.
А потом я увидела его. В кафе возле работы. За столиком — яркая брюнетка, лет двадцати пяти. Они смеялись, он держал её за руку. Вид — довольный, расслабленный. Достала телефон, сделала фото — для памяти. И просто ушла. Без сцен.
Жизнь потихоньку наладилась. В доме стало тише. Чище. Никто не разбрасывал вещи, не орал футбол на всю громкость. Не надо было варить ненавистный мне борщ, который он обожал. И я поняла — без него дышится легче.
Я вспоминала себя. Оказалось, люблю хоккей, а не футбол. Ненавижу те духи, что он дарил каждый год. Короткие волосы мне идут, а платья в горошек — нет.
Я возвращала себя. По крупице. Через три месяца получила повышение. Перекрасила стены в любимый бирюзовый, сменила гардероб, подала на развод.
Прошло восемь месяцев. Ни звонка, ни смс. А за два дня до суда он объявился. С цветами, с фруктами.
— Всё обдумал, — сказал. — Возвращаюсь. Хотя… стены у тебя ужасные. И стрижка — не твоё.
— А я тоже подумала, — улыбнулась я. — Решила, что ты мне не нужен. Стены — мои. Причёска — моя. Кстати, как зовут твою «помощницу в раздумьях»?
Показала фото. Он побелел.
— Подаю на развод, — спокойно сказала я. — Мне с тобой не по пути. В любви пауз не бывает.
Дверь закрылась. Навсегда. И ни капли сожаления. Потому что, наконец, я нашла себя. И поняла — я себе дороже.
