Светлана проснулась с комом в горле и тяжестью на душе. День начался непросто — и дело было вовсе не в недосыпе или хмуром питерском утре. Сегодня у её мамы был день рождения. Внутри всё переворачивалось: то она вспоминала об этом, то спешно гнала мысли прочь, убираясь в квартире или готовясь к встрече с подругой. Рука никак не решалась набрать номер — то казалось, что в Екатеринбурге ещё слишком рано, то находились другие отговорки. Но правда была проще — она боялась этого звонка.
Они не общались почти год. 365 дней тишины, изредка прерываемой короткими сообщениями от брата. Светлане не хватало мамы. И в то же время… в этой дистанции было что-то спасительное. Она привыкла к хрупкому спокойствию и знала — один разговор может снова перевернуть её мир.
Она стояла перед зеркалом, подводя тушью ресницы, ловя в отражении собственный тревожный взгляд.
— Ну чего, Света, — вздохнула она, — всё равно придётся.
Брат был в Финляндии, уехал с девушкой на дачу — длинные выходные, День Победы. Поздравил маму заранее, а про сестру забыл. Надежда, что он позвонит из пансионата и передаст трубку, растаяла.
Отношения с матерью всегда были непростыми. Та была строгой, холодной, резкой на язык. Детский психолог по профессии, она превратила дочь в подопытного кролика для своих методик. Воспитание напоминало армейскую службу — чёткий план, дисциплина, никаких поблажек. Обычной материнской ласки здесь не было.
Светлана помнила, как в шесть лет плакала на морозе:
— Мам, мне холодно…
— Представь, что ты печка, и беги быстрее, — отмахнулась мать.
В подростковом возрасте стало только хуже: вечные сравнения с «детьми коллег», упрёки, требования быть идеальной. Учёба, французский, музыкалка, спорт — всё сразу. Привязанности не было. Был только контроль. Даже успехи встречались с холодностью, словно это её обязанность. Когда Света впервые задержалась у парня, услышала:
— Теперь замуж не возьмут.
С братом мама была добрее. Он мог пропадать с друзьями сутками, а её за такое отчитывали неделями. Отец уехал в Чехию после развода, бабушка перебралась к Светлане в Москву, а мать, оставшись одна, неожиданно появилась в столице. Без вида на жительство, с одним паспортом и кучей претензий. Вскоре укатила к очередному поклоннику в Киев, разругавшись с бабушкой из-за «разваленной семьи».
Мужчины всегда велись на неё. Красота, ум, уверенность в себе. Но надолго не задерживались — не выдерживали характера. Подруги тоже растворялись одна за другой. Никто не оставался рядом надолго. Только Светлана, как якорь. Хотя всё чаще ей казалось, что этот якорь тянет её на дно.
Когда она сама развелась и собралась в Чехию, мать сказала:
— Ты бросаешь детей. Ты не мать.
С тех пор они общались редко. Иногда мать присылала письма: длинные, душевные, с извинениями и ностальгией. На бумаге она становилась той, кем не могла быть в жизни. Светлана читала и надеялась: «Может, в этот раз всё по-другому…»
Но цикл повторялся. Письмо — звонок — колкость — обида — молчание.
Когда мать заболела — Паркинсон, слабость, падения — брат настоял на пансионате. Отдельная комната, сиделки, уход. Но даже там она оставалась собой: вечно недовольной, язвительной. На 80-летие собралась вся семья — дети, внуки. Светлана не видела мать пять лет, только по видеосвязи. И вот, встретившись, услышала:
— Красивый лак на ногтях. Часто красишь?
Это был весь разговор. Всё, на что мать нашла силы.
Прошёл год. Они говорили дважды. Теперь мать не поднимала трубку — то ли не слышала, то ли не хотела. Брат передавал обрывки новостей, но подробностей не было.
В Москве вечерело. В Екатеринбурге — утро. Светлана снова набрала номер. Раз. Два. Пансионат. Регистратура. Без ответа. В груди смешались вина и облегчение. Она написала заведующей:
«Передайте, пожалуйста, маме мои поздравления. Извините, что не дозвонилась».
Света опустилась на диван и посмотрела в окно. Завтра ей — пятьдесят. И только теперь она по-настоящему поняла: есть вещи, которые не изменить. Остаётся лишь надеяться, что где-то там, в глубине, мама знала — дочь её любит. Несмотря ни на что.
