Утро начиналось, казалось бы, как всегда, но стоило Ларисе прислушаться — и воздух в квартире отдавал тревожной нотой, будто кто-то тихо подмешал в него что-то из мира чужих мыслей, неприятных тайн и скрытых намерений. Она стояла у плиты, водила ложкой по омлету, который давно расползся в жалкую массу, похожую на тряпку, забывшуюся под дождём, и пыталась понять, что именно сегодня пошло не так, почему сердце с самого рассвета стучало как-то неровно и почему Борис, обычно размеренный, аккуратный, собранный, мечется по квартире как человек, не знающий, где его чемодан, паспорт, голова и совесть.
Сначала она заметила его нелепые носки — один синий, другой чёрный. Потом увидела газету, которую он зачем-то бросил прямо на подоконник, будто собирался вернуться к чтению, но резко передумал. А когда она открыла холодильник за молоком, то обнаружила там его телефон. Теле-фон. В холодильнике. Лариса даже прикрыла дверцу и снова открыла, чтобы убедиться, что не сошла с ума. Но нет — лежит, как лежал, рядом с контейнером с супом. Тот самый телефон, который Боре нужен как воздух, на который он реагирует быстрее, чем на собственное имя.
— Что происходит, Боря? — тихо, но с намёком на колкую иронию спросила она.
Борис повернулся к ней, сжал губы и посмотрел так, словно собирался сообщить что-то неприятное, но надеялся, что она сама догадается и спросит, чтобы ему не пришлось говорить вслух.
— Лара… — начал он тем тоном, которым обычно люди сообщают важное, но неприятное, — я тут подумал…
Она сразу поняла, что ничего хорошего он не скажет.
— Что опять? — спросила она, не повышая голоса, но с таким прищуром, будто держала на мушке не мужчину в трениках, а подозреваемого, пытающегося скрыть следы преступления.
Борис вздохнул и, словно собираясь бросить невинно прозвучавшую фразу, произнёс:
— Нам надо продать квартиру.
Просто. Легко. Как будто речь шла о старом чехле от телефона, который давно пора сменить.
Лариса медленно поставила ложку на стол. Её руки дрожали слегка, но не от страха — от сдерживаемой ярости.
— Нашу квартиру? — уточнила она почти нежно, хотя внутри всё полыхало.
Борис кивнул, будто обсуждал какую-то ерунду.
— Ну да. Она слишком большая. Ты же сама говорила, что устаёшь всё это убирать.
Лариса хотела закричать, но сдержалась. Она лишь произнесла медленно, по слогам:
— И когда ты собирался мне об этом сообщить, дорогой? До подписания документов или после?
Он отвёл глаза.
— Я хотел… ну… позже. Чтобы не расстраивать тебя.
Лариса рассмеялась — так горько, что даже Борис переместился ближе к двери, будто боялся, что от этого смеха может самопроизвольно возникнуть пожар.
— Конечно. Чтобы не расстраивать. Я бы так и жила в счастливом неведении, пока меня вместе с вещами не вывезли бы грузовики на ближайший склад.
— Лара… ну зачем ты так? Мы могли бы купить поменьше и получше. На разнице ещё бы деньги остались…
— На что? — перебила она резко. — На твои долги?
Эта фраза попала в точку. Она увидела, как его лицо изменилось — рефлекторно, как-то резко. Он попытался скрыть реакцию, но было поздно.
Тогда Лариса поняла: дело не в квартире. Дело во лжи, которая тянулась месяцами.
К полудню пришёл её сын — Антон. Высокий, взъерошенный, в футболке и джинсах, с вечным выражением человека, которого сложно удивить.
— Мам, почему ты мне утром написала две сотни сообщений? — спросил он, входя.
Лариса только выдохнула:
— Антон… твой отец хочет продать квартиру.
— С мебелью? Или без?
Она впервые за день улыбнулась.
Они сидели на кухне, пили кофе, и он слушал. Просто слушал.
Потом сказал то, что прозвучало для неё как опора, как плечо, на которое вдруг можно опереться:
— Мам, я с тобой. Мы разберёмся.
И в этот миг Лариса впервые почувствовала, что ещё не проиграла.
Однако вечером, в подворотне, на пути домой, её остановила соседка — Нина Семёновна, та самая, что знает все тайны дома, подъезда и, кажется, Вселенной.
— Лариса, ты сидишь? — начала она так драматично, что Ларисе пришлось удержаться, чтобы не оглянуться в поисках камер. — Твой Борис… весь в долгах как в репьях. Он банки обошёл все! И это ещё цветочки. Он поручителем стал у одного, а тот как дал дёру за границу. Теперь банки Бориса как пешку гоняют…
Слова ударяли как пощёчины.
— Квартира на тебе? — спросила она.
— На мне.
— Значит, он ничего не сделает без твоей подписи. Но если хочешь себя защитить — начинай делить имущество. И выгребай его из квартиры. Чем быстрее — тем лучше.
Лариса шла домой с ощущением, что внутри неё медленно поднимается та самая сила, которой она давно не ощущала — сила женщины, которую невозможно сломать.
Когда вечер окончательно укутал город, Борис наконец вернулся. От него пахло чужими духами. Он сделал вид, что не замечает напряжения.
— Лара, я устал. Давай завтра? — попытался уйти от разговора.
Она поднялась.
— Нет. Сегодня.
Он опустился на стул, ожидая сцены, но явно недооценив её.
Борис попытался перейти в нападение, стала повышать голос, говорить о «трудностях», о «спасении», о том, что он «мужчина» и «решал проблемы».
— Ты решал? — повторила она тихо, опасно, как шаг тигрицы. — Ты решал их с той двадцатилетней кудряшкой с работы? Той, которой ты носил цветы и снимал квартиру?
Он побледнел.
— Лара… откуда?..
— Я знаю всё, — повторила она.
И в этой тишине, более оглушающей, чем любой крик, она увидела, как рушится его уверенность, как с его лица слазит маска, как он превращается в испуганного, никчёмного, запутавшегося мальчика, который хотел казаться мужчиной, но оказался лишь ахиллесовой пятой собственной слабости.
Она достала документы.
— Либо подписываешь. Либо живи где хочешь. Но не здесь.
Он стоял долго, потом бросил ручку, потом снова взял, сидел над бумагами, как над приговором. А потом ушёл собирать вещи — медленно, молча, не пытаясь оправдаться.
Через неделю она сидела за тем же столом, пила чай и впервые за много лет чувствовала спокойствие. Настоящее, глубокое, почти физически ощутимое спокойствие.
Антон пришёл вечером.
— Ну как ты? — спросил он.
Она улыбнулась.
— Лучше, чем за последние десять лет.
Антон рассмеялся, а она подняла кружку.
— Никогда не путай спасательный круг и удавку, сынок.
И он понял, что мама больше не та Лара, что сгибалась под мужским давлением и предательством. Она стала женщиной, которая может и будет жить так, как считает нужным.
Борис же… Борис переехал в маленькую съёмную квартиру на окраине, куда ушли остатки его сил и достоинства. Долги, банки, звонки, та самая «молодая» — всё исчезло так же быстро, как и появилось.
Но Ларису это больше не волнует.
Она уже живёт своей новой жизнью.
