Никогда в жизни я не думала, что разговор с собственным сыном сможет причинить такую боль, от которой перехватывает дыхание и сжимается сердце так, будто его завернули в ледяную стальную пластину. Когда-то мы с мужем, Сергеем, были обычной молодой парой, которая ничего не просила у мира, кроме одного — чтобы наш ребёнок был счастлив. И когда на свет появился наш единственный сын, Илья, мы словно получили ключик к какому-то светлому будущему, где всё должно было бы быть наполнено любовью, взаимной благодарностью и теплом.
Мы жили ради него. Мы работали ради него. Мы экономили, отказывали себе во многом, чтобы у него всегда был лучший выбор: хорошая школа, дополнительное обучение, кружки, поездки, нормальная техника, одежда, книги. Мы воспитывали его без излишеств, но старались дать то, что считали важным — возможность расти без страха, что родители не справятся.
И вот теперь, спустя столько лет, когда наши виски уже тронула седина, когда дом стал немного тише, а вечера — спокойнее, Илья пришёл к нам с выражением лица, которое мне сразу показалось чужим. Оно не было ни испуганным, ни обеспокоенным — скорее, деловым, почти холодным. Он сел напротив нас за большой стол из массива дуба, который Сергей сделал своими руками много лет назад, и сложил ладони так, будто собирался вести переговоры. Я почувствовала, как что-то нехорошее подбирается к моему сердцу, но ещё не понимала, насколько оно окажется тяжёлым.
— Мама, папа, нам нужно поговорить о будущем, — сказал он ровным голосом, даже не взглянув на нас. — Я считаю, вам пора сделать завещание.
Я застыла. Сергей перевёл взгляд с сына на меня, и я увидела в его глазах то же онемение, что охватило меня. Я почувствовала, будто земля под ногами стала зыбкой, как тонкий лёд в раннюю весну. Мне пришлось сделать усилие, чтобы ответить.
— Илья… почему сейчас? — тихо спросила я, пытаясь говорить спокойно, хотя моё нутро сжималось судорогой страха и непонимания. — Мы живы, мы здоровы. Мы только начали строить планы на новую жизнь. У нас ещё так много времени.
Он пожал плечами, будто речь шла о чем-то совершенно бытовом.
— Возраст не имеет значения. Это должно быть оформлено, чтобы потом не возникло трудностей. Я должен понимать, что вы мне оставите, чтобы всё было в порядке.
Эти слова ударили по мне, как ледяной порыв ветра, который сбивает с ног. Я вдруг поняла, что в его интонации нет ни малейшего намёка на заботу о нас. Он говорил не о нашем благополучии, не о том, как нам будет жить дальше, не о том, что он переживает за наше здоровье или будущее. Он говорил о собственности. О вещах. О распределении имущества. Как будто мы перестали быть для него людьми — остались только активы, которые нужно рассчитать заранее.
Я смотрела на него — на своего мальчика, которого когда-то держала на руках, которого защищала от ночных кошмаров, которому собирала рюкзак в школу, помогала учить стихи, гладила волосы, когда он болел. И теперь он сидел передо мной — взрослый мужчина, но внутри меня поднималась волна какой-то тупой боли, как будто он чужой.
— Илья, — сказал Сергей, стараясь говорить ровно, хотя по тому, как напряглись его плечи, я понимала, что в нём всё кипит. — Сынок, мы всегда заботились о тебе. Всё, что у нас есть, и так останется тебе. Но сейчас… говорить об этом… это всё равно что желать нам ухода. Мы ведь рядом. Мы живём.
Он замолчал, ожидая услышать какую-то тёплую реакцию, объяснение, раскаяние — что угодно. Но Илья лишь раздражённо сжал губы.
— Папа, я всего лишь хочу, чтобы всё было сделано правильно. Я не хочу потом разбираться с бумажками. Лучше оформить сейчас, пока вы в здравии.
Пока вы в здравии. Будто это временное состояние, которое вот-вот закончится. Как будто мы — не родители, а стареющие владельцы имущества.
Я почувствовала, как что-то внутри меня, огромное, глубокое, как океан, вдруг треснуло, словно старое стекло, которое слишком долго держали в натяжке. Я не смогла сдержать дрожь в голосе.
— Илья… мы всю жизнь жили ради тебя. Разве мы заслужили такой разговор? Разве ты правда видишь в нас только тех, кто должен оставить тебе что-то материальное? Разве не важно, что мы рядом? Что мы планируем жить, радоваться, видеть тебя, общаться, путешествовать?..
Я не смогла продолжить. Горло сжало, будто его стянули верёвкой. А Илья лишь пожал плечами и произнёс:
— Я просто всё продумываю.
Он встал и ушёл, оставив в воздухе тяжёлую тишину, вязкую, как густой туман. Мы с Сергеем сидели рядом, молчали, боялись даже взглянуть друг на друга, потому что знали — стоит встретиться глазами, и боль станет ещё сильнее.
Этой ночью я лежала, уставившись в потолок, и слушала, как Сергей иногда вздыхает во сне, пытаясь справиться с пережитым. Я думала о том, где же мы ошиблись. Может быть, мы слишком много давали Илье, слишком часто закрывали глаза, не требовали ответственности, не ограничивали? Может быть, мы сами научили его тому, что любовь родителей — это нечто само собой разумеющееся, нечто доступное всегда, без условий?
Утром Сергей сказал, что Илья ещё слишком молод, чтобы понимать, как звучат такие слова. Но по его глазам я видела — рана сидела и в нём. Мужчинам тяжело признавать боль, но она была.
Прошёл месяц. Илья больше не поднимал эту тему. Он приезжал реже — говорил, что много работы. Когда приходил, разговоры были поверхностными, как будто мы стали для него людьми, которым нужно уделить формальное внимание, но не более.
Мы с Сергеем всё-таки оформили завещание. Не ради Ильи. А ради спокойствия — чтобы потом не было путаницы, недосказанности, неприятностей. Но когда мы подписывали документы, я почувствовала отчётливую грань: мы сделали это не из любви, а из долга, чтобы закрыть болезненную тему.
И всё же внутри меня теплилась надежда: что однажды он поймёт, как больно звучат слова о наследстве из уст единственного сына. Что поймёт: главное, что мы можем ему оставить, — это не квартира, не накопления, не машина, а то тепло, которое мы вкладывали в него годами. Все наши бессонные ночи, забота, страхи, радости, маленькие победы и большие переживания.
Мы продолжаем жить. Мы строим планы. Мы смеёмся. Мы ездим на природу, вспоминаем молодость, рассказываем друг другу истории, которые забыли. И сердце моё надеется: Илья ещё научится видеть в нас родителей, а не просто людей, которые однажды должны уйти, оставив что-то материальное.
Пусть жизнь сама покажет ему, что семья — это не документы и не расчёты. Это связь, которую бережёшь, пока те, кто тебя любит, ещё рядом. И если он когда-нибудь поймёт это — значит, всё было не зря.
