Хелене казалось, что воздух вокруг неё стал вязким и тяжёлым, будто кто-то заполнил комнату густым туманом, через который невозможно ни вдохнуть, ни выговорить хоть слово; она сидела на краю кровати и не могла отвести взгляд от Максими лиана, который совершенно спокойно взбивал под голову подушку, словно только что не рубанул по её сердцу топором и не растоптал всё, чем она жила последние годы.
Его фраза звучала в голове эхом, возвращаясь снова и снова, каждый раз больнее, чем в предыдущий:
— Понимаешь, Хелене, на таких женщин, как ты, не женятся, — произнёс он ровным, почти безучастным голосом, и именно эта будничная холодность ранила сильнее любых криков. — Есть женщины для любви, для лёгких романов, для удовольствия, а есть те, которых берегут для брака. К сожалению, ты к последним не относишься.
Она попыталась проглотить ком в горле, сделать вид, что просто не до конца поняла, что он сейчас сказал, но голос сам вырвался, дрогнув, не послушавшись ни гордости, ни рассудка:
— Чем я тебе не подошла, Макс? — спросила она, и в этом вопросе было не только отчаяние, но и попытка зацепиться за хоть какое-то логическое объяснение. — Я готовлю, я слежу за собой, дома у нас чисто, в постели у тебя ко мне нет претензий. Что во мне не так?
— Вот именно это и не так, — раздражённо вскинулся он, резко повернув к ней голову. — Ты испорченная, разве не понятно? На таких, как ты, не женятся. С такими просто встречаются, хорошо проводят время, не строят никаких серьёзных планов. В жёны берут чистую, непорочную женщину, для которой ты — первый и единственный, которая готова мужу ноги мыть и воду после этого пить, как говорится.
Произнеся свою длинную тираду, он удовлетворённо хмыкнул, повернулся к стене, дёрнул одеяло повыше и уже через несколько минут тяжело, густо засопел, словно только что сделал что-то вполне естественное и даже правильное. Хелене же казалось, что она лежит на краю пропасти, под которой чёрной воронкой разверзлась пустота; она уставилась в потолок и чувствовала, как внутри медленно, но неумолимо сжимается всё, что в ней было живого.
Ещё неделю назад она сидела в маленьком кафе на набережной Рейна в Кёльне, смеялась с подругами, рассказывала о будущей свадьбе, о белом платье, о детях, которые будут бегать по парку, и о том, как она наконец-то нашла своего человека, с которым можно строить дом, а не просто делить кровать. Она говорила о Максимилиане уверенно, тепло и спокойно, как говорят о принятом решении. И вот теперь один холодный, презрительный монолог разрушил её хрупкую уверенность, как карточный домик.
Хелене было тридцать два. Она уже не считала себя юной девочкой, но с полным правом могла назвать свою жизнь сложившейся: она была успешным стоматологом, работала и в государственной клинике, и в частной практике, имела собственную квартиру в центре города, аккуратную машину, умела одеваться так, чтобы выглядеть ухоженно и достойно, без лишней вычурности. Она знала свою ценность, годы учёбы и труда приучили её уважать себя, и где-то внутри уже звучал тихий, но уверенный голос: «Время создавать семью, ты к этому готова». Тем более что мужчина, который, как ей казалось, подходил для этого, был рядом.
Максимилиан был старше её почти на десять лет, высокий, статный, с начавшими седеть висками, которые добавляли ему солидности и какого-то особого шарма. Он никогда не был женат, жил один, но буквально в двух шагах от своей матери — их квартиры находились в одном доме, она этажом ниже, он этажом выше. У него не было дурных привычек, он занимал высокую должность в страховой компании, умел держаться в обществе, говорить красиво и уверенно. Почти идеальный кандидат — если не всматриваться глубже.
Познакомились они в её кабинете: он пришёл на плановый осмотр, а ушёл, оставив после себя ощущение, что принёс с собой другой воздух. Уже вечером он ждал её у входа с букетом нежных георгин, которые раздражающе неправдоподобно смотрелись в январский холод. Потом было уютное ресторанное меню, долгие разговоры, комплименты, взгляд, в котором она читала искренний интерес. Так всё и началось.
Поначалу их отношения казались ей чудом, которое наконец-то случилось в её жизни: тяжёлая работа, постоянные пациенты, смены, вызовы, отчётность — всё это оставляло слишком мало пространства для личной жизни, и она уже почти смирилась с тем, что будет жить одна, в окружении аккуратных чашек и идеально сложенных полотенец. Но с Максимилианом она почувствовала себя не просто женщиной, а желанной женщиной — той, ради которой покупают цветы без повода и ждут под дверью клиники.
Прошёл год, потом второй. С каждым месяцем подруги всё настойчивее намекали, что время не просто идёт, оно ускоряется, и что в её возрасте тянуть с замужеством — не самая разумная идея, особенно если рядом мужчина старше сорока, который всё никак не решается. Вначале она отмахивалась, потом начала прислушиваться. В конце концов по совету всё той же прямолинейной Сины решилась поговорить с Максимилианом напрямую — не с упрёком, а с вопросом: «Как ты видишь наше будущее?».
Ответ оказался не просто холодным — он был унизительным.
Ей долго казалось, что, может быть, она что-то не так спросила, выбрала не тот момент, не тот тон, но слова о том, что она «испорчена» и «не годится для брака», стояли в ушах, как приговор.
Кто он вообще такой, чтобы судить её по каким-то надуманным категориям чистоты?
На следующий день они, как обычно, встретились с подругами в том самом кафе на набережной, где всегда можно было укрыться от ветра и обсудить всё — от работы до самых сокровенных вещей. Хелене сидела, обхватив руками кружку с кофе, и никак не могла согреться, хотя в помещении было тепло.
— Представляете, — вдруг выпалила она, не выдержав, — он сказал, что я… испорченная. Что на таких, как я, не женятся.
Сина, та самая, которая всегда говорила то, что думает, без скидок на чужую ранимость, возмущённо вскинула брови:
— Да он с ума сошёл, что ли, твой рыцарь страховки? Хелене, да ты красотка, у тебя голова на месте, зарабатываешь больше половины тех, кто ходит по городу с видом победителей, у тебя квартира, машина, профессия. Не каждый мужик может похвастаться таким багажом.
Лиза, пережившая тяжёлый развод и растившая ребёнка одна, усмехнулась, но в её усмешке было больше усталости, чем иронии:
— Он просто прикрывает свою трусость всякими сказками про «чистоту» и «первородность». Ему удобно пользоваться женщиной, которая всё умеет, всё тащит и сама себя обеспечивает, а вот брать ответственность — это, видимо, для другого уровня.
— Он хочет девственницу, — горько усмехнулась Хелене, чувствуя, как в груди снова поднимается волна унижения. — Чтобы она была первой у него и он у неё. Чтоб прямо с постели замуж и босиком по кухне, с тазиком у его ног. А я, по его словам, третьего сорта.
— Заканчивай с ним, — уверенно сказала Лиза, в её голосе звучал опыт человека, собиравшего по кусочкам своё достоинство после чужих обидных слов. — Он будет медленно, но верно выбивать из тебя уверенность, а потом ты будешь ходить к психологу и пытаться понять, как любить себя заново.
Сина, вздохнув, вдруг предложила:
— Слушай, а поехали к нам за город. Мы с Сергеем двенадцать лет вместе, как-никак. Возьми своего Максимилиана, пусть посмотрит, что такое нормальная семья, а не его теории с позапрошлого века. Может, хоть поймёт, что женщины — не товар с витрины.
После долгих колебаний Хелене согласилась. Ей казалось, что, возможно, на фоне реальной семейной картины, где люди прожили вместе много лет, растят детей, ругаются и мирятся, её мужчина тоже как-то переосмыслит свои взгляды.
К её удивлению, Максимилиан почти сразу согласился поехать. Он сел за руль, включил радио, и дорога за город, по зелёным полям и аккуратным деревням, на какое-то время даже расслабила Хелене: она смотрела в окно и думала, что, может быть, ещё не всё потеряно, что, возможно, его слова были сказаны в порыве раздражения, а не продиктованы глубокими убеждениями.
Дом Сины и Сергея оказался именно таким, каким она его представляла: просторный участок, ухоженный сад, деревянная терраса, на которой стоял большой стол, покрытый клетчатой скатертью, густая зелень вокруг и детский смех, разливающийся по двору. По grassу носились двое Сининых детей и целая орава племянников, за ними гонялся корги по кличке Барон, так старательно охранявший воображаемый порядок, что все невольно смеялись, глядя на его важный вид. На гриле шипели сосиски, запах дымка и пряных трав тёплой волной накрывал всех, кто выходил во двор.
Праздник тянулся до вечера, как это и бывает в хорошей компании: кто-то играл с детьми, кто-то что-то помогал поджаривать, кто-то просто сидел и разговаривал. Когда солнце стало клониться к горизонту, старшие родственники ушли в дом, дети один за другим потянулись к своим кроватям, и за столом остались только Сина с Сергеем, Хелене, Лиза и Максимилиан.
Они пили чай с малиновым пирогом, разговаривали о работе, о том, как быстро растут дети, как изменился мир за последние годы. Разговор постепенно скатился к теме брака, и именно в этот момент Максимилиан, словно выждав подходящий момент, решил блеснуть своими убеждениями.
— Сина, скажите честно, — начал он с тем самым мягким, немного тягучим тоном, которым люди обычно пользуются перед тем, как задать неудобный вопрос, — вы же считаете, что Хелене давно пора замуж, верно?
— Считаю, — просто ответила Сина, не видя в этом ничего спорного. — Она прекрасная женщина, и мне непонятно, почему до сих пор не замужем.
— Вот и мне непонятно, — продолжил он, прищурив глаза. — Вы с Сергеем вот уже двенадцать лет вместе, у вас дом, дети, а она до сих пор одна.
— Откуда мне знать, — пожала плечами Сина. — Мы с Сергеем поженились ещё студентами, на четвёртом курсе. Хелене училась дольше, потом работала, строила карьеру, ей было не до семейных дел.
— И всё-таки, — не отставал он, чуть подаваясь вперёд, — когда вы выходили замуж, вы были… чистой?
Сина так резко вскинула голову, что чашка в её руках чуть не накренилась.
— Вот это сейчас что было? — медленно произнесла она. — Я, конечно, врач, и много чего слышала, но иногда меня поражает, до чего могут додуматься люди с высшим образованием.
— Ответьте, — настаивал он. — Когда вы познакомились с Сергеем, вы были девушкой без прошлого?
Сергей, до этого молча разливавший чай, резко поставил чайник на стол, так что фарфор глухо звякнул.
— Макс, — сказал он, не повышая голоса, но в этой низкой интонации что-то опасно дрогнуло, — ты кого сейчас допрашиваешь? Жену мою или свидетельницу в суде? Какая тебе разница, какой она была до меня? Она моя жена, этого достаточно.
— Видите, — довольно кивнул Максимилиан, словно услышал ровно то, что хотел. — Она была вашей первой, вы — её первым, вот потому у вас и семья, всё правильно. А как, скажите на милость, можно жениться на женщине, у которой до тебя были другие мужчины? Если она свой статус уже… как бы это сказать… уронила, стоит ли из-за неё позорить свою семью?
Лиза, до этого сидевшая тихо и аккуратно откусывавшая пирог, задохнулась от смеха, в котором смешались недоверие и сарказм:
— Ты кто, интересно, чтобы тебя позорить? Потомок графского рода или наследник династии императоров? Тебе бы ещё справку о девственности перед загсом предъявлять, а лучше — нотариально заверенную. И, кстати, если тебе так важна «чистота», чего же ты тогда живёшь с женщиной уже второй год и делаешь вид, что ты ей благодеяние оказываешь?
Максимилиан медленно повернул к ней голову, и в его взгляде проступила холодная, колющая надменность:
— Никто никому благодеяния не оказывает, — отчеканил он. — Хелене должна понимать, что она не первая категория. Для брака нужны серьёзные основания, а я их лично в ней не вижу. Она для отношений, не для семьи. А ты, Лиза, извини, но ты третья категория: разведёнка с ребёнком, на таких тем более не женятся. Тут уже только сочувствовать можно — и тебе, и твоему сыну.
Стул скрипнул так, будто вот-вот сломается, когда Сергей резко поднялся. Он был крупным, поджарым мужчиной под два метра ростом, и когда он навис над Максимилианом, тот невольно откинулся назад. Сергей ухватил его за плечо, поднял с места так легко, словно тот был не взрослым мужчиной, а школьником, и твёрдым шагом повёл к выходу.
— Слушай сюда, князь чистых кровей, — сказал он негромко, но каждый слог был как удар по столу, — в моём доме с женщинами так не разговаривают. Ни с моей, ни с её подругами.
— Да я всего лишь… — начал было оправдываться Максимилиан.
— Ты всего лишь хам, который привык считать себя товаром высшего сорта, — перебил его Сергей. — Ты придумал себе шкалу «категорий» и решил, что имеешь право раздавать ярлыки. Так вот, для меня ты — человек, лишённый уважения к другим, а это самая низкая категория, какая только может быть.
Он буквально вытолкал его к калитке, открыл её, практически всучил ему в руки сумку и добавил уже тише, но с такой злой усмешкой, что у Хелене внутри что-то с облегчением хлопнуло:
— Вали отсюда и не порть нам вечер. Если бы девчонки не видели, пару раз бы ты точно полетал над газоном, можешь не сомневаться.
Максимилиан рванулся, выпрямился, поправил пиджак, пытаясь вернуть себе образ невозмутимого джентльмена, и громко, так, чтобы все слышали, бросил:
— Хелене, я уезжаю. Ты со мной или остаёшься здесь?
Она посмотрела на его надутую, оскорблённую физиономию и почувствовала вдруг странное, почти невесомое облегчение, как будто долгие месяцы несла тяжеленный рюкзак, а сейчас его наконец-то сняли с плеч; ей хотелось смеяться и плакать одновременно, но слова не шли — поэтому она просто промолчала.
Молчание оказалось ответом.
Поняв, что никто не бросился за ним вслед, он взял сумку, с шумом хлопнул калиткой и через пару минут со скрипом шин выехал с участка.
— Какие у нас страсти в деревне, — вытер ладонью лоб Сергей, возвращаясь к столу. — Прямо семейная драма в одном акте.
Хелене, всё ещё дрожа от пережитого, сперва засмеялась неожиданно звонко, а потом села и выдохнула:
— Вот так, — сказала она, пытаясь вернуть себе обычный голос, — теперь у меня нет мужчины. Даже испорченного.
— Плохая была идея его приглашать, — вздохнула Сина, но в её глазах читалось не сожаление, а тихое удовлетворение. — Зато теперь ты видела его без маски, при людях. И главное — увидела сама.
В тот вечер, когда они возвращались в город, дорога уже не казалась Хелене такой светлой; вместо ожидания и мечтаний о совместном будущем в машине повисла пустота, но в этой пустоте было что-то честное, почти очищающее. Она смотрела на ночные огни за окном и думала, что, как бы ни было больно, лучше сейчас, чем через штамп в паспорте, детей и годы потраченной жизни.
Прошло несколько месяцев. Жизнь, как это часто бывает, медленно, но верно вошла в новое русло: Хелене ещё какое-то время ловила себя на том, что мысленно продолжает спор с Максимилианом, как будто пыталась убедить его, а на самом деле убеждала себя, что достойна другого отношения. Потом эти внутренние диалоги стали случаться реже, работа, пациенты, друзья, курсы повышения квалификации постепенно заполняли её дни.
Однажды, в выходной, она решила заехать в крупный торговый центр на окраине, купить пару вещей для дома, сменить шторы, просто немного порадовать себя обновлениями. Она неспешно шла по галерее, рассматривая витрины, когда вдруг краем глаза заметила знакомый профиль. Сердце на секунду ёкнуло, но она уже была готова к этой встрече — внутренне, как к очередному экзамену, который всё равно когда-то придётся сдать.
У витрины одного из магазинов стоял Максимилиан, в том же идеально сидящем пальто, с теми же аккуратно уложенными волосами, только выражение лица было чуть уставшим; рядом с ним — молодая женщина в светлом пальто, с мягкими, но немного тревожными глазами, а к её руке цеплялись двое мальчишек лет четырёх и пяти, споривших о чём-то и тянущих мать в разные стороны.
— Папа, мы туда хотим! — кричал один, дёргая Максимилиана за рукав.
— Нет, сюда! — перебивал второй, уже таща женщину к яркой витрине детского магазина.
Хелене остановилась на расстоянии, где они не могли её заметить, и вдруг поймала, как его новая спутница, улыбаясь чуть натянуто, наклонилась к одному ребёнку, поправила ему шарф, потом прижала к себе вторую ладошку, чтобы тот не потерялся, и сказала мягко, но с явной привычной усталостью:
— Так, мальчики, вы же обещали вести себя спокойно. Папа и так устал.
Она произнесла «папа» без особого пафоса, буднично, но в этом слове было всё: их общие дети, их совместная жизнь, её, возможно, поспешный брак, в который она вошла с уже готовым прошлым — двое сыновей явно появились задолго до Максимилиана.
Хелене тихо усмехнулась. Внутри не поднялось ни злости, ни зависти, ни даже обиды. Только спокойное, тёплое чувство, будто жизнь сама расставила всё по местам.
«Вот она, твоя “чистая и непорочная”, — подумала она, глядя на фигуру женщины, которая нежно поправляла детям шапки. — С двумя мальчиками, с бывшим браком, с багажом, который тебе когда-то казался неприемлемым. И ничего, женился».
Она развернулась и пошла дальше по галерее, чувствуя лёгкость в шаге и какое-то новое, необычайно устойчивое ощущение собственного достоинства. Мир не рухнул без него, наоборот, стал яснее. А судьба, как всегда, проявила свой особый, точный и немного ироничный вкус к справедливости.
И теперь, когда она думала о фразе «на таких, как ты, не женятся», она уже не сжималась от боли, а почти улыбалась, потому что знала: не на таких, как она, не женятся — это не приговор, а просто характеристика тех мужчин, которые не доросли до того, чтобы иметь рядом равную.
