— Я тебе не нянька, — резко оборвал разговор Юрген, не удосужившись смягчить тон, словно его раздражение имело полное право существовать и не требовало объяснений. — Я весь день пахал на работе, у меня нет сил сидеть с ребёнком.
Слова прозвучали так, будто он отбивал нападение, а не отвечал на просьбу собственной жены.
— Но мне нужно к парикмахеру… — мягко попыталась объяснить Хельга, чувствуя, как внутри всё сжимается от привычного чувства вины, которое возника́ло каждый раз, когда она просила хоть немного личного времени.
— Тогда найми кого-нибудь на дом. Это не так дорого.
Он говорил так буднично, будто предлагал заказать пиццу, а не решал вопрос, связанный с их общим ребёнком.
У Хельги не было родителей, которые могли бы помочь. У Юргена — тоже. Его отец и мать уже давно перебрались в Канаду, в Торонто, и хотя поначалу обещали навещать их, вскоре стало ясно, что возвращаться они не собираются, даже ради внука, которого видели только по экрану планшета.
— У меня замечательный муж, правда! — убеждала Хельга своих подруг, но те качали головами всё более настойчиво, словно видели в её уверенности не искреннюю благодарность, а попытку скрыть растущую трещину в собственном браке.
Её близкая подруга Грета, обычно сдержанная, в этот раз не промолчала. Она поджала губы и произнесла с заметной остротой:
— Я бы себе такого отношения никогда не позволила. Ты у него кто, жена или служанка? Почему он разговаривает с тобой так, будто делает одолжение, что приходит домой?
Речь шла, конечно, о Юргене. Они были вместе уже шесть лет, и все эти годы подруги твердили Хельге, что она ошиблась. Для них Юрген был человеком авторитарным, чрезмерно требовательным, привыкшим к тому, что его слово — закон, а женщина рядом не партнёр, а дополнение к его режиму.
Их брак действительно не был похож на привычные семейные модели. Юрген обеспечивал семью полностью — он владел собственной транспортной компанией, развивал её с упорством и самоуверенностью человека, привыкшего добиваться цели. Но всё, что относилось к дому, лежало исключительно на Хельге. Еда, уборка, стирка — всегда её обязанность. Воспитание четырёхлетнего сына Лукаса — тоже. Уйти одной хотя бы на пару часов она не могла: Юрген категорически отказывался оставаться с ребёнком.
— Я тебе не нянька, — повторял он раз за разом, даже не пытаясь найти иной тон. — Я устал.
Иногда свекровь, Эльке, звонила и приглашала их приехать:
— Приезжайте к нам! Лукасу будет приятно, и мы соскучились. Возраст уже не тот, чтобы летать, так что вы приезжайте.
Она едва перевалила за шестьдесят, но Хельга всё равно знала: приехать к ним в маленький городок Зеебург они скорее всего не смогут. Юрген много раз обещал, что они когда-нибудь приедут или даже переедут поближе, но каждый раз находил причину всё отложить.
А Хельгина мать давно умерла. Её звали Ингрид. Она растила Хельгу одна после того, как отца ребёнка невозможно было найти — он исчез, когда дочери было всего два года. Ингрид ушла из жизни семь лет назад, и именно тогда Юрген, с которым они тогда только начинали встречаться, стал для Хельги опорой. Она помнила, как сидела в пустой квартире среди коробок с материнскими вещами, не понимая, как будет жить дальше, и только он оказался рядом.
Подруги тогда не пришли. Грета была простужена, не могла выйти, и хотя Хельга понимала это разумом, сердце всё равно запомнило: в самую трудную минуту рядом оказался Юрген, а не кто-то другой.
Через два года они поженились, ещё через три родился Лукас. И тогда до Хельги дошло, что дома Юрген ничем помочь не может. Не потому что не хочет, а словно не умеет, не знает как, считает это ненужным. Она старалась справляться сама — и справлялась, но постепенно стала замечать, как её жизнь сужается до размеров детской комнаты, супа на плите и стиральной машины.
Встречи с подругами становились редкими: они не любили, когда она приходила с коляской, а малышу то нужно было менять подгузник, то кормить, то он начинал плакать. Подруги, уставшие от своих собственных детей, приходили отдыхать, а не слушать детский плач. В какой-то момент Хельга перестала приходить совсем. Никто особенно не заметил.
Иногда Грета всё же заглядывала, хотя и жила с мужчиной без свадьбы и намерений заводить детей.
— Почему ты не наймёшь няню? — спросила она однажды.
Хельга искренне удивилась. Для чего ей няня? Она же справляется. Юрген хорошо зарабатывает, она может вызвать сантехника, электрика, любого специалиста, если нужно.
— А зачем? — пожала она плечами.
— Ты постоянно занята. Ты не отдыхаешь, ты не живёшь, ты только обслуживаешь дом и ребёнка. Так долго никто не выдержит.
— Почему? Лукас — мой сын. Я люблю быть с ним.
— Любовь любовью, но ты человек, не робот. Тебе тоже нужны паузы. Или он денег жалеет?
Хельга промолчала. Она никогда не поднимала этот вопрос, но почти наверняка знала, какой будет ответ мужа: «Сама справляйся».
— И после этого ты говоришь, что он идеальный? — с насмешкой спросила Грета.
— Он идеальный! Мне всё подходит. Ты не вмешивайся в мою семью!
Они поссорились. Грета ушла, а Хельга попыталась убедить себя, что всё в порядке. Что её муж — лучший. Что если кто-то этого не понимает — это их проблемы.
Юрген действительно много работал, и иногда выбирал время провести день с Лукасом: они ходили в парк, катались на велосипедах, смотрели мультфильмы в кинотеатре. Хельга видела, что он любит сына. Но дома он оставался беспомощным: не мог намазать себе бутерброд, не знал, где лежат полотенца, не понимал, как работает стиральная машина. И всё чаще Хельга ловила себя на мысли, что вместо того чтобы радоваться его присутствию, она начинает мысленно проговаривать: «Ты должна держаться, ты должна справляться».
И в этот момент ей становилось страшно. Почему она так думает?
Через неделю она узнала, что беременна.
— Замечательно! У Лукаса будет сестрёнка! — искренне обрадовался Юрген.
— Поэт… — улыбнулась Хельга, пытаясь скрыть смешанные чувства.
Радость в ней боролась с тревогой. Она вспоминала день, когда они были в парке: Юрген с Лукасом катались на карусели, и она вдруг подумала, что если бы она куда-то пропала, он бы не справился. Эта мысль показалась нелепой, но теперь, когда внутри неё зарождалась новая жизнь, тревога становилась всё ощутимее.
Лукас пошёл в детский сад.
— Чтобы ты не уставала. Ты же беременна, — сказал Юрген, будто делал великодушный подарок.
Но дома всё оставалось прежним: готовка, уборка, стирка. Её живот рос, нагрузка росла, а Юрген, как всегда, говорил, что устал.
— А что будет, когда я окажусь в больнице на родах? — спросила она однажды.
— Не в первый раз живём, — отмахнулся он. — Я же не помру.
— Тогда не было Лукаса.
— Ерунда. Он ест в садике. Вечером закажу пиццу.
— Очень полезно, — вздохнула Хельга.
Она позвонила свекрови, осторожно намекая, что ей было бы приятно увидеть родных.
— Привозите Лукаса к нам, — сказала Эльке. — Мы будем рады.
Слова застряли в горле у Хельги. Она едва не выкрикнула: «Он вас почти не знает!» Ведь все их контакты с бабушкой и дедушкой сводились к компьютерной связи, а настоящего общения не было.
Но ясно было одно: они не приедут. Значит, рожать придётся одной, а Юрген и Лукас как-нибудь справятся три дня.
Когда Лукас начал ходить в садик, жизнь стала немного легче. Хельга смогла позволить себе походы по магазинам, визит к парикмахеру, даже один раз сходила в кино. Но фильм оказался настолько тяжёлым, что она расплакалась. Иногда встречалась с подругами, но отказалась от бокала вина. Моника, старая знакомая, недовольно поморщилась:
— Сначала — не ешь и не пьёшь из-за ребёнка. Теперь — из-за беременности. Жизнь же проходит мимо!
— Мне нравится моя жизнь, — спокойно ответила Хельга.
И больше к подругам не пошла. Она два года жила без них — и дальше сможет.
Беременность протекала хорошо, девочка развивалась здоровой. Но когда начались схватки, всё пошло не так, как ожидалось.
Ночью, когда Хельгу увозила скорая, Юрген сказал:
— Утром отведу Лукаса в садик и приеду.
Хельга объяснила ему всё: какую группу, какой вход, какой шкафчик, боялась, что он перепутает.
— Хватит паниковать, — отмахнулся он. — Все идут — и я пойду. Разберусь.
— Папа, я сам знаю группу! — бодро сказал Лукас. — Привози сестричку быстрее!
Врач улыбнулась, машины скорой помощи выехала.
Роды тянулись двенадцать часов. Хельга изнемогала, но процесс не шёл. Вторая беременность должна была быть легче, однако всё складывалось иначе. Давление было нормальным, показаний к срочному вмешательству не было, и врачи настаивали на естественных родах. Схватки усиливались, но продвижения не было. В конце концов Хельгу повезли на кесарево сечение.
Девочка родилась здоровой. Её назвали Линой. Но состояние Хельги ухудшалось.
— Мне очень плохо, — повторяла она врачу, чувствуя, как тело слабеет.
Температура росла, антибиотики не помогали. Её отделили от дочери, увезли на обследования. Через три дня Лину позволили забрать домой, а Хельгу оставили в отделении с высокой температурой и непонятной инфекцией.
В бреду её преследовала мысль: если она умрёт — что будет с детьми? Справится ли Юрген? Любит ли он их достаточно, чтобы пережить её отсутствие? Или всё рухнет?
В больницу вызвали профессора Бауэра, лучшего специалиста региона.
Он внимательно посмотрел на Хельгу, попросил её глубоко вдохнуть, затем резко сказал медсестре:
— Срочно КТ. Сейчас же.
Обследование выявило проблему. Профессор вернулся и сказал твёрдым, уверенным голосом:
— Держитесь. Мы успеем.
Когда вечером Юрген пришёл с Лукасом и маленькой Линой, Хельга, едва открывая глаза, прошептала, словно вспоминая всё, что держала внутри годами:
— Теперь я понимаю, почему я любила тебя. Ты именно тот мужчина, который мне нужен…
Но всё, что она видела, — это усталое, растерянное лицо мужа, который впервые за многие годы остался один на один с реальностью, для которой он оказался совершенно не готов.
