Юлия торопливо накинула на домашнюю футболку куртку, привычно перекинув через плечо сумку, и уже на полпути к лифту вспомнила, что в руке так и сжимает коробку воронежских зефирок — тех самых, в розовой обёртке, которые Сергей всегда выбирал первым взглядом, будто ребёнок, не умеющий скрывать своё удовольствие. Она почти улыбнулась, скорчившись на заднем сиденье такси, наблюдая, как за окном проскальзывают фасады домов, дворы, редкие фигуры прохожих, которые торопятся куда-то, не подозревая, как хрупко переплетены судьбы людей, едущих в этих городских коробках мимо них. Её сердце, уставшее от разлуки, пело едва слышную мелодию предвкушения: слушание перенесли, и у них неожиданно возникли два свободных дня — два дыхания рядом, две тихие ночи без разлуки.
Лифт поднимался наверх мучительно медленно, как будто сам боялся лишний раз скрипнуть, но Юлия в этот миг не злилась: она стояла, сжимая зефирки, и чувствовала, как нарастает странное внутреннее волнение, хоть повода для него вроде бы не было. На часах — без десяти восемь. Ещё не вечер, ещё не беготня после работы, ещё не то состояние, когда Сергей захлопывает ноутбук и устало падает на диван, прося чай. Она откроет дверь — тихо, будто сквозняк, — и он, удивлённый, смеясь, обнимет её, уткнётся лицом в шею. Всё будет привычно, тепло.
Когда дверь наконец приоткрылась, ей бросилось в глаза странное выражение его лица — будто сначала оно было пустым, а потом, мгновенно наполнившись, попыталось надеть поверх себя улыбку, слишком поспешную, слишком дрожащую.
— Ты… что здесь делаешь так рано? — спросил он, и белёсая тень тревоги пробежала по его щёкам. — Ты же говорила — через два дня…
Она подняла сумку чуть выше, будто показывая: всё просто, без подвоха.
— Заседание перенесли. Я решила сделать сюрприз.
Но не успела она закрыть дверь, как из кухни долетел женский смех, лёгкий, слишком домашний для чужих стен. Настя, соседка с двадцать второго этажа, выскользнула в коридор с тарелкой, на которой оставался недоеденный кусок торта. Юлия знала её лишь как девушку из аптеки напротив, улыбающуюся прохожим так, будто улыбается себе.
— Привет, Юль! — Она помахала тарелкой. — Забежала на минутку. Сергей помог с краном, я торт принесла.
Юлия поставила сумку у стены.
— Не припомню, чтобы ты у нас бывала в гостях, — сказала она ровным, но холодным голосом.
Сергей поспешил приблизиться, словно пытаясь стать между ними.
— Да мы буквально на пару минут. Не воспринимай неправильно.
Юлия кивнула, будто соглашаясь, хотя внутри уже возникло шероховатое ощущение — как будто где-то под кожей что-то медленно расползалось. Она пошла в душ, захлопнув дверь немного громче, чем собиралась.
Когда Настя ушла, а квартира погрузилась в натянутую тишину, Юлия села на диван, сняла резинку с волос, расправила уставшие от дороги плечи. Сергей был погружён в телефон, даже не поднимая глаз.
— Торт был вкусный? — спросила она, будто бы мимоходом.
— Обычный. Ничего особенного, — ответил он, всё так же не глядя.
Утром она проснулась раньше него. Хотелось навести порядок, разложить вещи, позволить себе хоть немного спокойствия. В тумбочке она обнаружила старые чеки, гарантийные талоны — мелочь, которую обычно никто не замечает. Один из чеков выскользнул и застрял под кроватью. Юлия вытянула его — тонкая белая полоска с логотипом ресторана у Театральной площади. Дата — три дня назад. Сумма — больше трёх тысяч. Слишком много для обычного вечера, слишком несвойственно Сергею, который всегда жаловался на расходы.
Когда она положила чек на кухонный стол, Сергей вошёл, потягиваясь.
— Что это? — спросила она спокойно.
Он нахмурился, будто её вопрос был оскорблением.
— Ты что, теперь следователь? Мне не доверяешь? — Он взял чек, бросил обратно. — Олег позвал. У него проблемы с женой. Пили, разговаривали. Ты же знаешь, он постоянно лезет ко мне за советом.
Юлия отвернулась к окну. Она не верила. Но и спорить не хотела. Ей нужно было время, чтобы почувствовать себя внутри происходящего.
В выходные они поехали к сыну, Артёму, в лагерь. Жара стояла глухая, вязкая, дорога была почти пустой. В лагере бушевала детская энергия — смех, бег, голоса. Артём кинулся им на шею, радостно болтая о рисунках, кострах, приключениях, уводя Юлию в мастерскую, показывая свои каракули и новых друзей. Она смотрела на него и чувствовала: именно ради него она обязана держаться. Но вот взгляд её снова метнулся в сторону — Сергей разговаривал с инструктором в красной футболке. Девушка улыбалась, он помогал ей нести коробку, его рука случайно касалась её руки, но не слишком быстро отдёргивалась. И что-то в её взгляде было слишком живым.
На обратной дороге Юлия долго молчала, глядя в окно. Потом тихо сказала:
— Ты сегодня был слишком любезен.
— Началось… — проворчал он. — Ты всё всегда не так видишь.
— Похоже на флирт.
Он резко ударил ладонью по рулю.
— Да сколько можно придираться? Займись чем-то, кроме того, чтобы копаться во мне.
Позже, уже ночью, Юлия позвонила Марине — своей давней подруге, единственному человеку, перед которым она могла открыться.
У Марины дома пахло печёными яблоками и высушенной ромашкой. Они сидели в кухне, пили чай, обсуждали школу, лагерь, город — обычные разговоры, которыми женщины прикрывают собственную боль, пока не готовы сказать главное. Потом Юлия рассказала всё. Настю, чек, инструктора. Голос сначала был ровным, но постепенно начал дрожать.
Марина слушала внимательно.
— У меня подруга официанткой работает. В том ресторане, что ты упомянула. Хочешь, проверю?
Юлия едва заметно кивнула.
Телефонный звонок на следующий день изменил всё.
— Она была на смене, — сказала Марина. — Видела Сергея. Он был не один. С тёмноволосой девушкой в синем сарафане. По описанию — очень похоже на Настю.
На несколько секунд воздух стал неподвижным. Юлия закрыла глаза.
— Спасибо. Я перезвоню.
Вечером она поставила на стол бутылку вина, налила себе бокал и села ждать. Сергей вышел из душа, с розовыми от пара щеками, вытирая волосы полотенцем. Увидел чек на столе, увидел её взгляд.
— Настя была там. В ресторане. Ты платил. Совпадение? — её голос был мягким, но в этой мягкости присутствовала страшная, ледяная точность.
Он застыл, потом сел.
— Я не хотел говорить… испугался, что ты неправильно поймёшь. У неё был тяжёлый день. Мы просто разговаривали.
Юлия поднялась:
— Ты принял меня за дурочку. Твоя тишина — предательство. Завтра ты съезжаешь. Один день — собрать вещи.
Он вскочил:
— Ты серьёзно?!
— Абсолютно.
— Да я ничего не сделал! Подумай!
— Здесь больше нечего обсуждать.
— Почему я должен съезжать?
— Потому что это моя квартира.
Он выдохнул, словно его ударили.
— Я делал ремонт! Половину — своими руками! У нас сын! Ты хоть немного… подумай!
Юлия ушла в спальню.
— Я не терплю измен. Ты знал.
Она собрала сумку и вызвала такси. Спорить было бессмысленно. Пребывание здесь стало невозможным. Она поехала к матери.
Проснувшись утром в своей старой комнате — обоях со звёздами и чахлой полке со школьными книгами — она почувствовала странный покой. Мать, Валентина Павловна, хлопотала на кухне.
— Ты ведь не просто так приехала, — сказала она, не оборачиваясь. — Я кашу сварила, садись, пока тёплая.
Юлия села. Положила ложку. Сказала:
— Мы с Сергеем расстались.
Мать присела напротив.
— Из-за чего?
Юлия рассказала всё спокойно, но каждое слово было как приговор. Мать качала головой, хмурилась.
— Я всё же подумала бы. У вас ребёнок. Это не игрушка.
— Я думала. Он больше не часть моей жизни.
Они пошли на рынок, купили помидоров, зелени. Возвращались молча. Уже у дома мать спросила:
— Он звонил?
— Да. Я не ответила.
— А если придёт?
— Пусть приходит. Дверь останется закрытой.
Вечером, когда Юлия мела крыльцо, мать стояла рядом, держа кружку. И вдруг сказала:
— У меня с твоим отцом было что-то похожее. Я простила. Мы прожили ещё семнадцать лет. Не идеально, но прожили.
Юлия ничего не ответила. Она ушла под вишню во дворе, села на холодную скамью, опустила руки на колени и погрузилась в ту тишину, которая бывает только в родных местах, где стены хранят чужие грехи и прощения.
Поздно вечером позвонил Сергей.
— Я всё понял. Это моя вина. Дай шанс… прошу.
Юлия закрыла глаза.
— У тебя был шанс. Ты жил внутри него. И потерял.
— А Артём? Ты думала о нём?
— А ты думал о нём, когда всё это начал?
Он отключился.
Вернувшись в квартиру спустя сутки, Юлия увидела в коридоре букет белых лилий и ирисов. На карточке — извинения. Она поставила цветы в вазу. Молчание было её единственным ответом.
Недели тянулись тяжело. Сергей писал, звонил. Иногда приходил под дверь. Она не открывала. Молчала. Он постепенно стих.
Когда она привезла Артёма из лагеря, он первым делом спросил:
— Мам, а где папа?
Юлия, стоявшая у раковины, вытерла руки.
— Он сделал то, что нельзя простить. Но он всё равно твой отец.
Артём сел на табурет, переминаясь.
— И что теперь?
— Теперь мы вдвоём. По-честному.
Он подошёл, обнял её за талию.
— Не грусти. Я рядом.
Поздно ночью Юлия перебирала старые вещи на полке. Нашла коробку. В ней — письмо самой себе, когда ей было чуть за двадцать: «Никогда не бойся уходить от тех, кто не слышит тебя». Она перечитала, аккуратно сложила и убрала в ящик, туда же положив запасной ключ от квартиры — тот, который Сергей больше не откроет.
Утром она вышла на балкон с чашкой кофе. Воздух был свежим, наполненным ароматом мокрой травы. Внизу Артём уже собирался кататься с другом на велосипедах, смеялся, что-то махал ей. Она улыбнулась впервые за долгие недели. Не воспоминаниям, не мечтам, не надеждам. Себе. Потому что утро принадлежало ей полностью.
И она знала: иногда, чтобы начать жить, нужно позволить тишине стать правдой, а правде — освободить сердце от тех, кто давно перестал в нём быть.
