Утро началось как в дурном сне. Валентина Ильинична позвонила дочери на работу, и голос её звучал неровно, будто пропущенный через старую радиолу:
— Зойка… мне нехорошо, прямо посреди улицы дурно стало…
— Мам, ты где? Сейчас отпрошусь! Папу звонила?
— Уехал с братом на дачу. Телефон вне зоны. Я возле твоего дома… но идти не могу.
Через четверть часа Зоя уже вела мать под руку к подъезду. В груди клубилось что-то тяжёлое и тёплое — последнее время у мамы скакало давление, и каждый такой звонок отзывался в сердце ударами колокола.
Дверь в квартиру открылась, но в спальне уже шевелилось что-то чужое: шёпот, шорох простыни, торопливые шаги. Зоя рванула дверь на себя и увидела — её муж Артём, тот самый «непризнанный гений», выскальзывал из-под одеяла, а за ним суетливо подбирала с пола одежду незнакомая девица в полураспахнутом халате.
— Ты?! — голос Зои дрогнул, будто лёд под ногами. — И это после твоих сказок о ночных сеансах в мастерской? После того, как маму мою ты называл истеричкой?!
Артём заёрзал, прикрываясь подушкой:
— Ну что ты сразу так… Бывает же. Мы люди искусства. Вдохновение случайное, творческий порыв…
— ПорЫв?! — Зоя вскипела. — Собирай свои тряпки и марш к маменьке! Или в свою прокуренную мастерскую — там и порЫвайся в своё удовольствие!
Тёща и зять давно жили как кошка с собакой. Валентина Ильинича видела в нём пустозвона, франта и шута горохового, размалёванного под «современное искусство». Лиловый ирокез, бородка «клинышком», лаковые ботинки и бесконечные разглагольствования о «свободе от оков» — всё это вызывало у неё желание схватиться за веник.
— Когда ты, Артёмка, за ум возьмёшься? — ворчала она. — Не живопись это, а семью кормить надо. Твои «шедевры» раз в год кто-то покупает. И то, должно быть, из жалости.
— Валентина Ильинична, — косился он, — вы просто не в теме. Зое с таким, как я, крупно повезло. Я — творец. Вы же… обывательница.
Даже на первом ужине он умудрился её оскорбить. Подав запечённого гуся и пирог с брусникой, она услышала:
— Я такое не ем. Мясо — насилие. Да и квадратный стол давит на мою ауру.
Но уже через три дня Валентина Ильинична застукала его у ларька с шаурмой, где он с аппетитом уплетал двойную порцию. Тогда-то она впервые задумалась: что ещё он скрывает?
Зоя лишь отмахивалась:
— Мам, может, тебе показалось? Или это не он был…
— Да кого я ещё спутаю с этим павлином в неоновой ветровке?
Дальше — больше: шумные сборища в квартире, доставшейся Зое от бабки, визиты полуголых «натурщиц», жалобы соседей. Как-то раз, выслушав очередной скандал, Валентина Ильинична вломилась без предупреждения. И застала настоящий богемный шабаш: дым коромыслом, бутылки, девки в купальниках, а в центре — Артём с бокалом в руке.
— Это ещё что за балаган?! — взревела она. — Немедленно разойтись!
— Мы отмечаем запуск арт-коллаборации! — парировал Артём. — Тысячи людей мечтают оказаться на моём месте!
— Так пусть мечтают! — рявкнула тёща. — А ты — бери тряпку и оттирай все эти художества до блеска!
Похоже, у него была тактика — перетерпеть, переждать. Он даже пригласил её на свою выставку. Но стоило ей отойти в сторону, как из темноты донёсся шёпот:
— Когда увидимся? — хихикала молоденькая.
— Как только Зойка уйдёт на смену — сразу пиши.
— Фоточки скинула… Скучаю. Бросай её!
— Посмотрим… — лениво бросил Артём.
Валентина Ильинична вышла из тени. Зять даже не дрогнул:
— Побежишь жаловаться дочке? Ну-ну. Она тебе не поверит. Для неё ты — вечно недовольная мать. А я — её любовь. Так что держи язык за зубами, старуха.
Но она не стала молчать. И хотя Зоя тогда лишь отмахнулась — «не лезь в мою семью», — Валентина Ильинична начала действовать. Подговорила соседку следить. И вот — звонок поздно вечером:
— Твой привёл какую-то… С сумкой. Свет погас — значит, остаётся.
Сердце колотилось, как воробей в клетке. Зоя была на ночной смене. Валентина Ильинична накинула платок, вышла на улицу и тихо сказала в трубку:
— Зойка, мне плохо… Сердце, кажется… Я у твоего дома…
Зоя примчалась через пятнадцать минут. Они поднялись, открыли дверь… А дальше всё случилось ровно так, как и должно было случиться. Крики, слёзы, хлопанье дверей. Девку выставили в чем была. Артём, натягивая джинсы, лепетал оправдания, но Зоя уже не слушала.
К утру замки поменяли. Через неделю подали на развод. И лишь спустя месяц Зоя впервые спросила у матери:
— Мам… а ты тогда не придумала это? Тебе правда плохо было?
Валентина Ильинична посмотрела дочери в глаза. Вдохнула.
— Конечно, правда. ОтИ лишь спустя годы Зоя случайно нашла в маминой справке о больничном дату того самого дня — там стоял ровный штамп и подпись врача, а сердце Валентины Ильиничны действительно чуть не споткнулось тогда, остановившись на краю.
