Заброшенный перрон
На забытой платформе, куда десятилетиями не заходили поезда, сидел мужчина с потрёпанным чемоданом. Его звали Игорь Петров, и он не мог вспомнить, что привело его сюда. В руках он мял старую ушанку, а в глазах стояла покорность, словно он подчинился незримому зову, гудевшему в груди, как гул забытого состава.
Скамейки, потрескавшиеся от времени, напоминали морщинистые ладони стариков. Ржавые часы над входом застыли на 16:47, будто время испугалось и остановилось. Стены, покрытые облупившейся краской и блёклыми надписями, шептались с ветром, а клочки старых афиш трепетали, как утерянные письма. Полустанок в предгорьях Урала казался покинутым не только людьми, но и самой жизнью. И всё же в тёплом августовском воздухе витал запах раскалённого железа, пыльных объявлений и чего-то родного — может, детства, оставленного здесь, как забытый билет.
Игорь снял шапку, провёл ладонью по поредевшим волосам, ощущая под пальцами седину, и уставился вдаль. Рельсы, словно шрамы на теле земли, тянулись к горизонту, растворяясь в мареве заката. Они не исчезли, лишь поржавели, но всё ещё манили туда, где давно не было пути. Он не ждал поезда. Не ждал никого. Он пришёл сюда, потому что когда-то дал себе слово: «Когда не останется вопросов, я вернусь». Теперь их и правда не было — только тихая, горькая ностальгия, как отголосок далёкого гудка.
Когда-то на этой станции он встретил Ольгу. Она приехала на каникулы к тётке в соседнюю деревню, и их знакомство началось с глупого спора за последнюю бутылку кваса в киоске у перрона. Её смех, звонкий, как колокольчик, и веснушки, рассыпанные по носу, перевернули его мир, будто сквозняк, ворвавшийся в открытую форточку. Они сидели на этой скамье, мечтали: домик у озера, поездки на старых электричках, жизнь, которую, казалось, можно было вылепить, как снежную бабу. Но Ольга уехала — сначала в Москву, потом ещё дальше. Письма стали реже, звонки короче, пока не превратились в тишину, как их мечты, выцветшие, как афиши на стенах. Игорь остался — один, словно последний пассажир на платформе, где расписание стёрлось ещё в прошлом веке.
Он работал на местном комбинате, в цехах, пропахших мазутом и потом, где воздух был густым, как кисель. Завод закрыли без предупреждения, просто повесили замок, и ворота заросли бурьяном. Игорь брался за любую работу — разгружал вагоны, сторожил стройку, чинил заборы у соседей. Посёлок вымирал, как старый сад, где никто не собирает яблок. Знакомые уезжали, оставляя лишь потрёпанные фотографии в альбомах. А он ждал. Ждал чего-то, не зная чего, как путник на остановке без автобусов.
Дождь начался внезапно. Тёплые, тяжёлые капли застучали по перрону, по чемодану, по старому проездному в кармане. Игорь не шевельнулся. Дождь был голосом прошлого: всё идёт, всё меняется, а ты стоишь, цепляясь за воспоминания, как за обрывки верёвки над обрывом.
Из-за угла вокзала появилась фигура. Женщина в тёмном плаще, без зонта, шла медленно, будто не решаясь.
— Извините, — сказала она, остановившись в шаге, — поезда… они ещё ходят?
Игорь усмехнулся, и в его голосе смешались горечь и странная нежность.
— Здесь нет поездов, — ответил он. — Вокзал мёртв. Никто не ждёт.
Она посмотрела на него долгим взглядом, в котором читались усталость и что-то ещё — знакомое, как отражение в луже.
— А вы?
— Я? — Игорь запнулся. — Я просто… вспоминаю.
Они молчали. Дождь стучал по крыше, по чемодану, по их общей неловкости.
— Можно с вами? — спросила она тихо.
Он кивнул. Женщина села рядом, и её присутствие согрело холодный воздух. Они молчали, не спрашивая имён, не пытаясь заполнить тишину пустыми словами.
В какой-то момент Игорь почувствовал, как в груди развязываются узлы, затянутые годами. Может, он зря ждал Ольгу. Может, не важно, кто придёт, если ты сам не сойдёшь на новую платформу.
Когда дождь стих, женщина поднялась.
— Мне пора, — сказала она.
— Куда?
Она улыбнулась — впервые, легко, будто сбросила груз.
— Туда, где меня ждут.
И, подумав, добавила:
— Иногда мы сами — те, кого ждём дольше всего.
Она ушла по шпалам, её силуэт таял в закатном свете.
Игорь остался на скамье, ощущая, как тишина становится лёгкой, словно стены вокзала вздохнули полной грудью. Его плечи, всегда согнутые под невидимым грузом, распрямились, будто вспомнили, что когда-то умели летать.
Он взял чемодан, который вдруг стал легче, будто смытые дождём ожидания уже не тянули вниз. Вокзал отпустил его, не цепляясь тенью. Сделав шаг вперёд, он чувствовал под ногами мокрые доски и знал: где-то есть другая станция — не для ожидания, не для прошлого, а для жизни, широкой и новой, где каждый шаг разрывает старые цепи.
