Возвращение к истокам
Дмитрий впервые за долгие годы решился пройти по переулку, где когда-то начиналась его судьба. Узкая, местами просевшая дорожка будто вынырнула из глубин времени, когда он, босоногий и беззаботный, носился по ней наперегонки с ветром. Домишки стояли всё так же тесно, прижавшись друг к другу, словно согретые одной печью. Осыпающаяся штукатурка, скрипучие ступени, вечный запах сырости из подпола и едва уловимый аромат хозяйственного мыла — ничто не изменилось, будто время обошло это место стороной.
Остановившись у дома №7, Дмитрий почувствовал, как сердце сжалось — то ли от воспоминаний, то ли от тревоги. Подъезд встретил его полумраком и запахом свежего хлеба — или это память играла с ним? Здесь, на втором этаже, он когда-то впервые поцеловал Валю Громову — неловко, с дрожащими руками, с сердцем, готовым вырваться из груди. Тогда им было по семнадцать, и казалось, что впереди — целая жизнь, бесконечная, как сибирская магистраль, где в каждом вагоне ждут приключения и обещания.
Он поднялся по лестнице, касаясь перил, исцарапанных когда-то их карманными ножичками. Квартира 15. Новая дверь — железная, чужая. Ни ей, ни тем, кто жил за ней, не было дела до того, что здесь когда-то звенел смех, шли споры за самоваром, разыгрывались спектакли из старых занавесок. Кто-то другой теперь дышал его воздухом. И вряд ли знал, что в той угловой комнате Дмитрий когда-то поклялся стать капитаном. Или хотя бы научиться плавать без страха.
Он хотел постучать. Просто так. Попросить стакан воды, спросить, остались ли на чердаке деревянные сабли или старый чемодан с открытками. Но рука опустилась. Эта дверь больше не была его. Она вела в чужую жизнь, где ему не нашлось ни места, ни упоминания.
У выхода из подъезда на лавочке сидела девочка лет шести. В руках у неё был потрёпанный заяц, одно ухо пришито красной ниткой.
— Дяденька, вы потерялись? — спросила она, не поднимая глаз.
Дмитрий усмехнулся сквозь ком в горле:
— Возможно. А может… я как раз нашёл то, что искал.
Она кивнула, по-взрослому серьёзно:
— Здесь все что-то ищут. А потом забывают, зачем приходили.
Пошёл дождь — крупный, пахнущий мокрой землёй и дорожной пылью. Такой же, как в детстве, когда зонтов не было, и все радовались потокам воды, стекающим по лицу. Дмитрий вышел под дождь, будто под благословение неба. Воздух был густым от влаги и запахов. Он шёл медленно — мимо гастронома, где с дедом покупал пряники, мимо школы, у ворот которой впервые встал за друга, поняв, как это — болеть не за себя.
На углу стоял всё тот же киоск, только теперь расписанный яркими узорами. Изнутри пахло жареным луком. Дмитрий купил шаурму — как в юности, когда счастье было простым: тёплый лаваш, горький чеснок, и ни капли груза на душе. Он сел под старым клёном, глядя, как дождь стекает с листьев, будто сама память плачет — тихо, без упрёков.
Люди спешили мимо, укрывшись от дождя, уткнувшись в дела. Никто не узнавал, не окликал, не спрашивал. И в этом была свобода. Он мог быть чужим. И от этого — наконец собой.
Достал из кармана потрёпанную тетрадь. Пожелтевшие страницы, выцветшие чернила. На первой странице — слова, наивные и дерзкие: «Вернусь, когда пойму зачем». Когда-то он думал, что ищет славу, успех. А теперь понял — вернулся, чтобы отпустить.
Не за ответами. Не за прошлыми победами. И не для того, чтобы что-то вернуть. Он вернулся, чтобы проститься с тем, кто верил, что время можно остановить. Проститься с мальчишкой, мечтавшим вечно жить во дворе, где всегда лето, мяч и запах свежескошенного сена.
Дмитрий встал. Капли больше не казались холодными. Они смывали с него остатки тоски, страха и ностальгии. Он выбросил обёртку — не просто мусор, а знак пройденного пути. Развернулся и пошёл вперёд — не оглядываясь. С лёгкостью в шаге. С прощением в сердце. С тишиной, в которой больше не было боли.
И каждый шаг теперь был началом. Не из прошлого — к себе.
