Дожить до пятницы
В среду утром Павел Сергеевич впервые за последние три года не смог встать с кровати. Не из-за болезни, не из-за пробок, не из-за сломанного будильника. Про внутри будто что-то лопнуло. Он сидел на краю кровати в потрёпанном халате, который когда-то подарила ему Лидия, и тупо смотрел на свои босые ноги, словно в этих пальцах таился ответ, зачем всё это продолжать. Но ответа не было.
На часах было 8:17. Телефон мигал уведомлениями: «совещание через 40 минут», «сдать отчёт», «оплатить связь». Всё, что ещё вчера казалось важным, сегодня вызывало тошноту. Он выключил экран. С кухни донёсся звук закипающего чайника — будто дом по привычке притворялся, что всё как всегда. Но Павел так и не налил чаю. Вместо этого встал, подошёл к окну, распахнул его, вдохнул холодный московский воздух, достал сигарету — хотя бросал два года назад — и закурил. Руки дрожали. Потом потекли слёзы. Без рыданий, без стонов. Просто тихо, как плачут те, кто слишком долго держал всё в себе.
Павлу было 39. Он работал в IT, имел трёшку в Бутово, ездил в отпуск осенью, питался по расписанию, ходил в зал три раза в неделю. «Успешный, стабильный» — так он думал о себе, пока всё не начало разваливаться. Или, точнее, — гнить. Медленно, изнутри. Коллеги казались фальшивыми, даже обычные разговоры — ненужными, а каждый проект напоминал бессмысленную конвейерную ленту. Улыбки были пустыми, встречи — вымученными, и каждое утро он спрашивал себя: «Зачем опять это всё?»
Лидия — его бывшая — однажды просто сказала:
— Паш, ты как выключенный. Я не чувствую в тебе жизни.
И ушла. Без скандалов, без драм. Просто собрала вещи и уехала. А он даже не попытался её остановить. Не умолял. Просто остался. Один. В квартире, где каждая вещь напоминала о прошлом, но теперь была чужой.
В ту же среду он натянул джинсы, куртку, вышел из подъезда и вместо офиса поехал в Сокольники — туда, где в молодости пил с друзьями дешёвое пиво и играл на гитаре. Взял отгул, сославшись на мигрень. Купил кофе за 150 рублей и сел на скамейку у пруда, где по льду прыгали первые весенние воробьи. Он просто смотрел. На людей. На собак. На детей. Впервые за долгое время — без мыслей о дедлайнах, без угрызений совести за безделье. Он был никем. И это не пугало. Даже наоборот — было облегчением.
— Вы тоже сбежали? — раздался рядом тихий голос.
Он обернулся. Женщина. Невысокая, лет сорока, с тёмными волосами, собранными в косу, в поношенном пальто с заштопанным карманом. Говорила она так мягко, будто шептала сквозь туман. Не требовала, не вытягивала ответ — просто была.
— Возможно, — пробормотал он. — А вы?
— Я ухожу, когда внутри уже невыносимо. Сегодня — одна из таких сред.
Она назвалась — Татьяна. Работала в библиотеке, растила сына-десятиклассника, давно в разводе. И каждый раз, когда становилось невмоготу, приходила сюда. Сидела. Иногда с книгой. Чаще — без.
Они провели рядом почти час, обменявшись за это время парой фраз. Потом она поднялась:
— Я здесь бываю по средам и пятницам. Если захотите — приходите.
С той встречи Павел начал приходить. Иногда — просто чтобы убедиться, что он ещё жив. Иногда — послушать, как она читает Бродского или Ахматову.
